Ах, Степа…

Прочитал вот, и не хочется верить. Всю жизнь были знакомы, проработали двадцать лет в одной «конторе», ездили на Грушинский, ссорились, мирились,  осенью он поблагодарил за стихотворение, спел по телефону свое новое, и сказал кому-то, что научил меня писать стихи.

Тронуло.

А год назад, выполняя печальный долг по поводу совсем другого барда, несчастной, пьющей и потерявшейся в этом мире женщины, пришел к Степану. Принес ему стихотворение, посвященное Наташе, а он стоял напротив – и я его не узнал: в полумраке так осунулся, уменьшился, ушла в никуда привычная ершистость и задиристость, а будущее уже властно и безжалостно отбрасывало тень на его фигуру. В проеме Дома фотографии, под аркой. 

Стало больно.

Трудно в это поверить, но в молодости мы были в чем-то похожи – подтянутые, длинноволосые, с усиками а-ля Боярский. Так что в полумраке кишкообразных коридоров радиокомитета, опутанных кабелями, с дверьми в никуда и без окон, оплеухи дам, адресованные Степану, подчас доставались мне. Не очень, честно говоря, нравилось.

А ведь помнил и знал его совсем другим. Помнил, как увел самую яркую девочку с филфака, и выходил на эстраду с первыми своими песнями, и как она, эта девочка, превращаясь в женщину, подталкивала Степана на сцену, словно птенца с руки. И, подавшись вперед, смотрела восторженными глазами, почти не дыша… Помню, словно вчера, в доме Знаний, ныне театр Горького, это было. 

Как далеко унеслось «вчера».

КСП «Апрель», созданный Игорем Бяльским со товарищи, был,  безусловно, явлением Культуры, ибо присутствовал в нем не только текст, но и подтекст, и, что важнее, протест.  

Просто, чтобы было понятно, чего стоили одни значки города Галич, купленные и приколотые к ветровкам Игорем и Степаном после Грушинского фестиваля.

Видели бы вы скособоченные физиономии сексотов и вполне себе сотрудников, глядючих на эти значки. Представьте – в КГБ Андропов, Солженицын выслан, с Сахаровым проблемы, а тут эмблема «Галич», и не придерешься. 

Придумал, конечно, Игорь, но и Степан не уклонился. Это был поступок. Приемник в парижской квартире Александра Аркадьевича  уже закоротило ни с того, ни с сего. Власть плавно перетекала в маразм. Диссиденствовать стало опасно.

Но время сменилось, подтексты ушли, протесты прекратились, и из явления Культуры бардовская песня превратилась в теплую и уютную, как субтропики, субкультуру.

СамОя жгучая протестная суть ее перегорела, как известь.

А Степан выходил в нынешнем бардовском клубе «Арча» и говорил о Гудзенко, Тихонове, Луговском, цитировал их, забытых, но достойных и совсем незаслуживающих забвения. 

Степан – знал, он – помнил, он стал хранителем, не древностей, нет – сути любой песни, потому что суть песни – поэзия, а мы только приближения к ней. И еще память: нельзя забывать тех, кто был раньше, был первым. Даже если ты один из первенцев песенной поэзии в Ташкенте.

Волшебным образом он предстал явлением Культуры в среде субкультуры. 

Держал планку. Сам был этой планкой. Становление закончилось. Он стал. Теперь навсегда.

Чувствуя необратимое, написал тогда два стихотворения. Одно – заклинание, которое, увы, не помогло, другое – воспоминание, достаточно грустное, о последнем Казанове Ташкента. 

«АПРЕЛЬ» :ПОСЛЕДНИЙ КАЗАНОВА ТАШКЕНТА

                                    С. Балакину

Степан – живи, 

Живи – родной,

В любой стране,

Один. С женой.

Идя по лезвию стиха,

Я часто думал: 

Бард – труха.

Я часто думал – ерунда,

Как все красивые слова,

Все эти вздохи у костра,

Палатки, прочая мура,

Когда седые мужики

Мурлычат будто бы коты,

И пузами гитары трут,

Стихи не то-

В стихах – 

не лгут!

Но ты ведь был самим собой,

С гитарой желтенькой такой,

И с патлами почти до плеч,

Искал, как все, в ту пору, речь:

Искал –своё, 

не крал, не пил,

И сделал главное – 

Ты - был.

Да, погулял,

Но ведь – не бил!

Ты просто пел,

Но ведь - не выл!

Средь мастеров, у коих текст

Скрывает Лотмана подтекст,

Уж  очень умных мужиков,

У них ведь «блям» – и был таков.

«Апрель» … «Апрель»… опять весна,

Да и весна теперь не та,

Хоть время начало сереть,

То – не сказать, а здесь –«Не сметь»!

Тогда мы тоже шли гурьбой,

И ты, гитарный рулевой,

И я, с пробитой головой,

И Игорь Бяльский молодой…

(он замечательный поэт,

Других таких поэтов – нет).

Но ты остался сам собой!

Как это много под Луной,

Как это много -  местом быть,

Где до сих пор клубится жизнь.

Как важно сохранять запал,

Когда весь мир уже пропал,

Идти наперекор всему,

Не говорить – «Я не могу», 

И помогать взлететь птенцам

К их стихотворным небесам.

Какая в этом доброта!

Пусть будут барды навсегда,

Пусть прорастают среди них,

Те, кто придет, как в ересь, 

В стих.

Кто Пестернака будет знать,

И вправду - петь,

Не в песнях - спать.

Не гладить деку, чуть мурча,

С глазами мертвыми сыча.

Ведь песня – радость, но и боль,

Не только сладость, но и соль,

Не только  «Солнышко мое»…

Но горький шёпот – «Это – всё»?

* * *

Ты стал каким-то тихим,

Как я уже давно,

С плеча летучей мышью,

перелетело зло.

А кажется недавно

Норовист был, как конь,

Я сам уже не прежний

И ты теперь другой.

Вдруг выпали в осадок,

Житейские грехи,

Как много было блудней,

Но как текли стихи!

Да, мы повеселились,

Чего греха таить,

Но если б не грешили,

Не нужно было жить.

Глядим, как тихой сапой

Крадутся мужики,

И сплевываем разом –

Мы попросту - могли?.

Мы столько натворили,

Гормонами пьяны,

Стою напротив друга -

Ты это иль не ты?

Но не вернешь былое,

И, верно, ни к чему,

Я тоже очень тихо

И правильно живу.

Но отчего ж ночами,

Вдруг бесовской огонь,

Я водкой заливаю,

И ты ведь – не водой.

Но вдруг начнем, как раньше

Святую чушь молоть.

При соблазненьи женщин,

Дух воскрешает плоть.

Откуда что берется?

Да никнут васильки…

Седые Казановы,

И нас косят годки.

Но мы то забываем,

Что за дверьми мороз,

И нас, блин, пробирает

Безжалостно склероз.

Забыли мы… забыли,

Что мы не молодцы,

Но все ж не обрубаем,

Как парусник,

концы.

* * *

Раскумарим чинарик 

На том берегу,

И теперь уже долго,

А не на бегу.

И теперь уже молча –

Чего говорить?

Ты дожил, ну а мне

Остается дожить.

Сколько наших костров

Разгорается там,

И стеною стоит

Неприступный Чимган.

Это только ночевка,

А завтра – вперед,

Вон – чуть-чуть впереди

Доля Баринский ждет,

Вон Володя Попов

Прикорнул у костра…

Ночь ручей серебрит

Наподобье свинца…

Кто-то тронул уже,

Правда, робко струну,

Нота в воздух ушла,

Превращаясь в звезду…

Никого за тобой

И назад не шагнуть,

Лишь сквозит впереди

Млечной россыпи путь.

* * *

Ах, Степа… как жаль! Царство тебе небесное! И удивительное – мне передали сейчас, что меня видели на похоронах: «Ты же там был, тебя видели»!

А я даже не знал вчера. Но ведь это правда – был.  

Да будет тебе земля пухом!

Сергей Гордин.

P.S. У Игоря Бяльского есть стихи о Степане. К сожалению у себя их не нашел, а нужно бы их опубликовать, чтобы помнили. У кого-то они сохранились. Про поэта, про Ташкент, про Степу, который теперь не с нами, а в нас.